Дьявольское наваждение (Горбунов)

Н. А. Некрасов в воспоминаниях современников

М., «Художественная литература», 1971

И. Ф. Горбунов править

Артист, писатель Иван Федорович Горбунов (1831—1895) познакомился с Некрасовым в конце 50-х годов. А. В. Никитенко, перечисляя присутствовавших 2 января 1859 года на литературном обеде у Некрасова в честь выхода очередной книжки «Современника», писал: «Были почти все наши наличные известности: Панаев, Полонский, Чернышевский, Гончаров. Тургенев и т. д. <…>

Горбунов читал свои драматические сцены из народной жизни с обыкновенным искусством» (Никитенко, т. 2, стр. 53—54).

Некрасов и Горбунов встречались много раз и на литературных чтениях, и на приятельских ужинах, у общих друзей — А. М. Унковского, А. Н. Еракова. Современники отмечают, что Горбунов любил Некрасова, отвергал всякие измышления, дискредитировавшие поэта.

Во второй половине 60-х годов (точно год установить не удалось) Горбунов приезжал в Карабиху, где охотился, отдыхал вместе с Некрасовым.

П. Шереметьев, приятель Горбунова, рассказывал: «у него был целый ряд рассказов об охотах с поэтом». «Облавы на медведя, лосей, дорожные эпизоды, происшествия на привалах и ночевках, словом, целая вереница образов, сцен, шуток, разговоров…

Однажды оба охотника стояли на лосином кругу. Загонщики уже стали приближаться к линии, а лосей все не было. Легко было предположить, что они вышли из круга.

Некрасов перестал ждать и громко крикнул с своего номера:

— А не приложиться ли к мадере?

Горбунов следует совету, но в эту минуту показывается лось. Он бросает фляжку, быстро вскидывает штуцер и стреляет навскидку, „как по бекасу“.

Раздается выстрел… Лось падает… Подбегают… Лосиха!

В другой раз расположились на привале. Горбунов, как знаток дела, возился около закуски. Охотники стали торопить, и кто-то крикнул:

— Ну, Ванюша, поскорее!

Один из окружавшей толпы, желая услужить, вставил от себя:

— Слышь, Ванька, поскорее, господа требуют.

И Горбунова долго с тех пор приводило в умиление это восклицание. А „господа“ были Некрасов и адмирал К. К. Краббе» («Сочинения» И. Ф. Горбунова, т. III, СПб. 1907, стр. 346).

Рассказ И. Ф. Горбунова «Дьявольское наваждение» написан был вскоре после смерти поэта. Впервые напечатан в газете «Новое время» (1879, от 25 декабря).

ДЬЯВОЛЬСКОЕ НАВАЖДЕНИЕ править

Одно лето я жил на Волге, в деревне у покойного Н. А. Некрасова, верстах в двенадцати от Ярославля. Большую часть времени мы проводили на охоте. Места в той стороне живописные и для охоты необыкновенные. Покойный Николай Алексеевич был страстный охотник и отличный стрелок. На охоте он не знал устали. Случалось так, что мы выходили на восходе солнца и возвращались домой около полуночи. Обыкновенно хмурый и задумчивый, на охоте он был неузнаваем: живой, веселый, разговорчивый, с мужиками ласковый и добродушный. Мужики его очень любили. Про собаку его, Оскара (я никогда не видывал такого умного пса) ходили слухи, что она прислана каким-то королем «значительному в Петербурге генералу», что тот подарил ее Некрасову и назначил ей по смерть семьсот рублей пенсиону.

Охотились мы по обеим сторонам Волги и оставляли дом иногда дней на десять, переночевывая в разных селах и деревнях. Кроме весьма удобного, приспособленного к охоте, тарантаса, с нами шла верховая арабская лошадь.

Приезд наш в какую-либо деревню для ночлега для мужиков был праздник.

В избе толпа. Кто разбирает вещи, кто любуется ружьями, а кто, по бывшим примерам, ожидает угощения.

— Давно уж, сударь, в наших местах не бывали, — заговорил кто-то из толпы. — Дичи у нас теперь такая сила, что кажется…

Выступил вперед Можжуха, мужик-охотник, постоянно сопровождавший Некрасова на охоте. Лицо его было завязано тряпицей.

— Что это у тебя лик-то перекосило?

— Все это моя охота, сударь, Миколай Алексеевич! Все она! Пополз я третьеводни в осоку… в заводинке утки сидели. Выполз, почитай, на самую наружу — сидят. Думаю: подожду маленько — пущай скучатся. Ждал, ждал, да, признаться, надоело… Приложился — бух! Индо перевернулся!

— Заряд велик положил?

— Не мерял, только много. Мне влетело, но уж и уткам я уважение сделал… Как горох посыпались… Подбирал, подбирал…

— А куда мы завтра пойдем?

— Спервоначалу, Миколай Алексеевич, на озеро. Там теперича этого бекасу!.. А опосля тетеревьев…

— Куда?

— Туда, сударь, к Чудинову, где в запрошлом году ваншлепов били. Там охота расчудесная!.. Становой только там маленько балует, да он ведь стрелять не умеет, на нашу долю много еще осталось.

— Становой теперича не ходит, — заметил один мужик.

— Видел его, — возразил Можжуха.

— Мы верно знаем, что не ходит: он своей собаке зад отшиб.

— За что?

— Не можем знать. Из первого ствола по птице ударил, а из левого по ей. Собака ихняя не действует, это верно.

— Ну, что ж, братцы, четверти-то, пожалуй, вам мало будет?

— Много довольны, сударь! — отозвался один мужик. — Бабы не пьют, а нам хватит.

— А полведерочка ежели пожалуете, ваше благородие, — заискивающим тоном вмешался другой, — так и оченно даже… за ваше здоровьице… Может, и бабы которые пригубят. Есть тоже баловницы-то…

— Ну, ступай, пейте.

Рано утром мы были на озере. Действительно всякой дичи оказалось многое множество. Закат солнца застал нас в Чужиновском лесу. Тьма, тишина, благоухание соснового леса и только что скошенной травы!

— Тут мы и жить будем! — воскликнул Некрасов, — разводи огонь.

Затрещал костер. Один мужик разыскал тарантас и поставил его на просеке. Сладили из ветвей большой шалаш. Из тарантаса принесли самовар и ужин.

Как обыкновенно бывает, темнота располагает человека к разговору о страшных происшествиях, о таинственном; так и теперь это случилось.

— Поди ж ты вот, — заговорил Можжуха, — в канпании ежели в лесу — ничего; один ежели — жутко.

— Чертей, что ли, боишься?

— Что их бояться-то; мы их видали. У нас в селе свой есть.

— Как свой?

— А старшина наш Иван Петров — черт как есть. Рога ежели ему приставить — так точно и будет.

— Строгий человек?

— Черт — одно слово.

— Теснит?

— Не дай бог!

— А что, сударь, осмелюсь я вам доложить, — начал один очень скромный мужичок, — я однова видел его явственно.

— Страшный?

— Спервоначалу-то я не понял, опосля уж это мне…

— Видел ты! — возразил Можжуха. — Видеть его невозможно. Вот в Алешине колдун, кажется уж…

— Да он не взаправду колдун.

— Он-то? Настоящий! Он у нас в селе семь душ испортил. Петровна-то у него в ногах валялась, чтоб снял. Потерпи, говорит. Меня, говорит, он самого давно не посещал; как посетит, в те поры сниму. Ребята спрашивали: как он есть такой? Я, говорят, сам его никогда не вижу, а мне, говорит, приказано.

— Ну, а ты как же его видел?

— Батюшка-упокойник бил меня оченно, чтобы я в Москву шел, а я в те поры только год женимши был, детенок у меня народился — оченно мне не желалось, а он бьет. Тятенька, говорю, помилосердуй. За что ты меня бьешь? Схватил за волосья, трепал, трепал… Жена взвыла. Тятенька, кричит, руки на себя наложу, коли ты мужа бить будешь. Терпел я, терпел — невмоготу стало, думаю: утоплюсь. И сейчас мне легче стало. Жена, все одно, хоть бы ее не было; на детенка посмотрел — словно бы он не мой. Только одно в уме содержу: утоплюсь. И такая мне радость, только и жду, поскорей бы ночь пришла, что уж не жить мне. Поужинали. Батюшка запер калитку, опять в избу пошел, а я в сарае лег. Встал ночью, вышел на двор, смотрю — калитка маленько отворена. Что за оказия! Сам видел, как батюшка запирал. Пришел на реку, снял сапоги, перекрестился, а мимо меня словно пролетело что… черное.

— Что значит крест-то! — многодумно заметил один мужик.

— Дрожь меня прохватила, оченно детенка стало жалко.

— Он тебе, значит, и калитку-то отворил…

— Как домой оборотил, не помню. Через три года батюшку господь прибрал. Теперь ты меня обложи золотом — на реку ночью один не пойду.

— Ну, а вот которые не крещеные?..

— Заговор, может, какой есть…

Долго на эту тему продолжалась беседа.

ПРИМЕЧАНИЯ править

Печатается по изданию: И. Ф. Горбунов, Сочинения, т. III, СПб. 1907, стр. 59—61.